В современном мире цифровая память становится таким же важным элементом культуры, как материальные артефакты прошлого. Социальные сети, онлайн-дневники, устаревшие сайты — все это отражает способы коммуникации, ценности и идентичность разных эпох.
Однако, в отличие от книг или архитектурных памятников, цифровой контент более уязвим: данные теряются, форматы устаревают, платформы закрываются. Медиаархеология занимается исследованием этих артефактов и помогает взглянуть на них как на культурное наследие, сохраняя их для будущих поколений.
SETTERS Media разбирается в тонкостях профессии и объясняет, почему каждой компании из бигтеха нужен медиаархеолог в штат.
Медиаархеология берет начало в медиаисследованиях XX века и оптике «Археологии знания» Мишеля Фуко, французского философа и историка. В отличие от традиционной археологии, она изучает не исключительно материальные останки, а закономерности в развитии медиа — как забытые изобретения, так и технологии, неожиданно получившие популярность.
В 2012 году Юсси Парикка в книге «Что такое медиаархеология» (What is Media Archaeology) попытался суммировать развитие этой дисциплины за последние десятилетия. Он рассматривает ее как совокупность междисциплинарных методов, с помощью которых можно проанализировать технические, материальные и культурные аспекты медиа — от аналоговых устройств до цифровых алгоритмов. На практике медиаархеология применяется в академических и художественных исследованиях, и, как отмечает Парикка, медиаархеологи чаще всего — это аналитики, изучающие, как технологии формируют нашу культуру и разные социальные привычки, а также практики.
SETTERS Media разбирается в тонкостях профессии и объясняет, почему каждой компании из бигтеха нужен медиаархеолог в штат.
Сейчас можно выделить несколько ветвей медиаархеологии и, соответственно, ее специалистов.
Техноцентричная ветвь медиаархеологии фокусируется на технических, материальных и инфраструктурных аспектах медиа. В поле зрения таких исследователей — структуры, принципы работы и физические носители медиатехнологий, изучение сложных актуальных цифровых процессов и технических изобретений прошлых эпох, несмотря на свою инновационность так и не занявших отчетливую нишу в мире медиа.
Гуманитарная ветвь медиаархеологии изучает не столько технические аспекты медиа, сколько их воздействие на человеческие память, идентичность и культуру. Медиа и технологии рассматриваются как пространства эволюции среды обитания человека.
Многие десятилетия архивы были физическим пространством, и люди работали с ними как с совокупностью физических объектов (библиотечные карточки, подшивки журналов и так далее). Сейчас с точки зрения технологий архив — это облачное решение, и получить доступ к нему можно практически из любой точки мира. Технологии не просто сделали знания доступнее, а создали новую систему производства знаний: каждый человек может стать свидетелем чего-то значимого и создать архив на основе своих наблюдений.
Немецкий исследователь и медиаархеолог Вольфганг Эрнст изучает феномен архива и отмечает, что цифровые устройства и ПО прекрасно выполняют функцию хранения, но не знакомы с практикой припоминания. Пользование онлайн-архивами — это скорее про сохранение, а не отбор, приоритезацию, анализ качества. Сегодня вместо ценных повествований и суждений, какими были архивы прошлого, возникает просто скопление данных. Которые сами по себе не образуют повествований. Они превращают все в пространство компьютинга, где нет места устойчивому культурному архиву — совокупности значимых артефактов и установок. Следовательно, нет места и социальной памяти, объединяющей тех, кто делится историями, и тех, кто их воспринимает.
Креативная ветвь медиаархеологии фокусируется на исследовании и интерпретации медиакультуры с помощью арт-практик на стыке технологий и искусства. Ее представители изучают цифровые устройства, ПО и платформы и с их помощью производят художественные высказывания.
Многие медиаархеологи — это художники в широком смысле этого слова, например композиторы и музыканты, использующие нетривиальные инструменты для производства произведений. Так, в 1920-е годы в Советском Союзе был изобретен электронный музыкальный инструмент терменвокс, звуки из которого извлекаются при воздействии на электромагнитное поле, генерируемое антеннами прибора, с помощью движений рук. Одно время такие инструменты использовались для создания звуковых элементов, в том числе в фильмах Хичкока, звуки терменвокса можно услышать в саундтреках к сериалам и в рок-музыке. Однако по разным причинам, в том числе из-за невозможности исполнения отдельных коротких нот, это советское изобретение так и не стало массово известным, оставаясь технологической экзотикой.
Именно эксперименты, в том числе по реактуализации медийных аппаратов прежних эпох, позволяют понять, какие изобретения мы потеряли и продолжаем терять, какие можно вернуть и какие нетривиальные решения в этой области мы можем найти.
Есть пул исследователей, которые работают с похожими проблематиками, но не называют себя медиаархеологами. Например, специалисты, которые изучают социальные сети или влияние алгоритмов на общество. Это связано с тем, что сама медиархеология — достаточно молодая дисциплина, и многие методы, подходы и даже сам термин еще до конца не формализован.
Методы, с помощью которых медиаархеологи исследуют мир, могут отличаться в зависимости от специфики и направленности их работы, но есть несколько основных подходов.
Медиаанализ — это самый комплексный и довольно старый метод. Он позволяет изучать медиа как посредника передачи информации, сигналов, сообщений (все эти слова означают разные, хотя и близкие феномены и требуют разных аналитических инструментов для анализа). Как говорил известный канадский культуролог и философ Маршалл Маклюэн, medium is the message («средство коммуникации является сообщением»). Соответственно, в рамках этого метода изучается, как форматы, жанры и пространства производства медиатекстов формируют их содержание
Например, интервью может быть напечатано в бумажном СМИ, подготовлено в виде подкаста или снято для телевидения. Очевидно, что все эти форматы имеют свою специфику, нравятся потенциально разной аудитории и производятся по-разному. В итоге получающиеся на выходе медиатексты сильно отличаются друг от друга.
Изучение структурного уровня медийных практик — часто используемый, но более сложный подход. Он позволяет задать вопросы об устройстве медиа (как медиумов, так и конкретных продуктов) на техническом и управленческом уровнях. Поэтому подход требует междисциплинарного взгляда, позволяющего понимать и специфику инженерных решений, и экономическую, бизнесовую логики их функционирования.
Например, существует своего рода миф, что интернет — это саморегулируемое пользователями свободное пространство. В определенных ситуациях это утверждение может быть верным. Но не стоит забывать, что сама интернет-среда функционирует благодаря наборам определенных правил, в частности сетевым протоколам, которые обеспечивают связь устройств и возможность передачи информации. Именно внимание к инженерным предписаниям, а также к поддерживающей их бюрократии (см. Инженерный совет интернета) позволяет ставить более точные вопросы и к цифровому влиянию на социальные среды. Скажем, лучшее инженерное понимание специфики алгоритмов соцсетей позволяет более аккуратно рассуждать о феноменах кулхантинга (поиска новых трендов) и вирального контента.
Изучение медиа, аппаратов и приборов как активного агента на социальном уровне. Этот метод связан с акторно-сетевой теорией (Actor-Network Theory), а также с исследованиями науки и технологий (STS). Предпочитающие его исследователи смотрят, как технологии и медиа взаимодействуют с обществом и его структурами, каким образом возникает техносолюционизм — уверенность, что любые проблемы, в том числе социального характера, можно решать, предлагая очередные технологические инновации. Сейчас в контексте этого метода обсуждается вопрос о признании большей «самостоятельности» технологий.
Наверняка многие были свидетелями дискуссий о разумности ИИ (по крайней мере, в каком-то воображаемом будущем). Но за пределами этих трансгуманистских споров можно найти свидетельства в пользу как минимум акторности технологий — их запрограммированной способности выступать функциональным буфером между человеком и внешней средой. Причем таким буфером, без которого человек с трудом может выживать.
Возьмем, к примеру, цифровые навигаторы, которыми мы пользуемся уже десятилетия. Есть опасение, что они отучают людей ориентироваться в пространстве, потому что удобны, интуитивны и не требуют большой концентрации внимания. До этого, например, похожую роль выполняли бумажные карты, требовавшие, однако, чуть большего набора навыков ориентации в пространстве. Пока неясно, оказывает ли присутствие цифровых помощников разного рода такое драматическое влияние на когнитивные способности человека. Однако в любом случае люди раз за разом выбирают технологически обеспечиваемое отделение от чувственно воспринимаемого мира. Этот феномен медиаархеология не может игнорировать.
Такой спектр методов медиаархеологии помогает не только глубже понять развитие медиатехнологий, но и раскрыть, как эти технологии формировали и изменяли общественные структуры, культуру и коммуникацию, и использовать эти знания в настоящем.
Медиаархеология — это довольно теоретическая область знаний, и не всегда очевидно, как соотнести ее с повседневной реальностью. Как выглядит рабочий день медиаархеолога? Что является результатом его работы?
На этот вопрос нет однозначного ответа, так как все зависит от того, какой профессиональной идентичностью обладает специалист.
Работа исследователя, например, — это прямое продолжение его интересов. Например, я интересуюсь темами коллективной памяти, и в настоящий момент мне любопытно, как люди по-разному занимаются архивацией своих воспоминаний, что за объекты могут выступать в качестве артефактов памятования. Об этом, в том числе, я подробно рассказываю в подкасте «Что мы здесь забыли?» — о различных аспектах памяти, включая коллективную и культурную.
Другие исследователи могут изучать развитие фотографии начиная с дагеротипии, то есть с 30-х годов XIX века, до нашего времени. И, например, задаваться вопросами, в чем сходства профессиональных практик прошлого с производством сотен селфи в минуту. Некоторые ученые занимают принципиально другую исследовательскую позицию и приходят к выводу, что современная цифровая фотография — это не более чем подражание и не может считаться средством производства знаний о реальности. И вопрос ставится таким образом: когда нечто похожее на фото могут произвести нейросети, о каком фотографическом свидетельствовании может идти речь?
Если говорить про художников, их медиаархеологические практики могут выражаться в медиа- или видео-арте или различных перформансах, science-art-объектах. Как и исследователи, художники задаются вопросами о том, как элементы медиа влияют на человека. Помогают они нам или уничтожают? Являются помощником или эрзацем (суррогатом) творца?
Например, мексикано-канадский художник Рафаэль Лозано-Хеммер использует биометрические подходы в интерактивных инсталляциях, чтобы продемонстрировать, как собираются и используются данные о людях. А Джеймс Брайдл исследует алгоритмическую культуру и «темные» зоны цифрового мира. Известны его работы о детском контенте на YouTube, который создается алгоритмами без человеческого контроля.
Более техноцентричные в своих установках медиаархеологи изучают исчезающие технологии, которые выходят из моды или теперь считаются небезопасными. За последние годы появилось много текстов об «утраченных» устройствах или ПО, из которых можно почерпнуть эту археологическую оптику. Пожалуй, самой заметной потерей последних лет стал ICQ, который недавно удалили из Google Play. Это вызвало волну ностальгии, в том числе по тому времени, когда люди считали довольно безобидным развлечением наобум искать собеседника в интернете. Это ностальгия по времени, когда интернет еще соответствовал мифу о нем как о небольшом и понятном, не столь опасном пространстве.
Техноцентричные медиаархеологи или медиаархеологи-практики (хотя это не всегда одно и то же) могут приносить ощутимую пользу бизнесу. Например, британский медиаархеолог Эбби Смит Рамзи, хотя и занимается исследованиями памяти, довольно часто выступает среди практиков.
Показательно ее выступление 2016 года перед специалистами Google, работающими над цифровыми хранилищами. Она показала им древнюю табличку с текстом на аккадском языке, которой около 3 тыс. лет. Табличка сохранилась в первозданном виде, и кто-то, кто владеет аккадским, сможет прочесть ее содержание.
Затем она заметила, что никто из современных разработчиков не может гарантировать, что их продукты, например те же облачные хранилища, просуществуют в течение сравнимого периода времени. Итог ее рассуждений был таков: создавая определенные технические решения и таким образом подталкивая людей к тотальной оцифровке, BigTech-компании, возможно, оказывают медвежью услугу практикам хранения информации, мемориализации как на частном, так и на общественном уровне.
Современные технологии хранения данных куда менее стабильны, чем древние носители информации. И хотя цифровизация упрощает доступ к данным, она делает их уязвимыми: сбой в системе, утрата аккаунта и устаревание форматов могут привести к безвозвратной потере огромного пласта знаний, воспоминаний и культурного наследия. А еще, делегируя функцию «запомнить» (на самом деле — «сохранить», что далеко не одно и то же) устройствам, люди в меньшей степени полагаются на собственные мнемонические техники.
Понятно, что эти рассуждения могут противоречить бизнесовой или финансово-ориентированной логике больших корпораций. Но они могут быть ценным ориентиром для независимых разработчиков, которые создают инновационные решения, иногда идущие вразрез с общепринятыми (теми самыми алгоритмами в соцсетях или установкой на ценность бесконечного скролла или комментирования).
Сфера медиаархеологии относительно новая и достаточно динамичная, но все еще остается немного «гиковской». Поэтому важно, чтобы она была не только востребована как исследовательская или арт-практика, но и затрагивала более фундаментальные вопросы: что такое информация, как ее хранить, какие устройства использовать и какие социальные последствия несут технологические нововведения?
В идеальной ситуации технологические компании должны включать в свою структуру специалистов, способных анализировать гуманитарные, социальные и экономические эффекты разработок. Эти междисциплинарные команды должны объединять специалистов в области компьютерных технологий и кибербезопасности, инженеров, юристов, философов, лингвистов, антропологов и социологов. Ведь вопросы хранения данных, работы с архивами и наследием касаются всех сфер деятельности, за которыми наблюдают соответствующие дисциплины.
Что касается роли искусственного интеллекта в этом процессе, то она очень неоднозначна. Да, кажется, что часть задач может взять на себя ИИ — например, помочь со сбором архива фото с определенными элементами. Однако в вопросах, требующих этического осмысления, решения должны оставаться за человеком. Медиаархеология при всей центрированности на техническом — все-таки область знания про человека. И в этом, пожалуй, ее главное сходство с археологией вообще.
Ernst W. Digital memory and the archive. — U of Minnesota Press, 2012.
Parikka J. What is media archaeology? — John Wiley & Sons, 2013.
Манович Л. Язык новых медиа. — Ad Marginem, 2018.
Thomas M. Multimodality and media archaeology: Complementary optics for looking at digital stuff? // Digital Scholarship in the Humanities. — 2021. — Т. 36. — № 2. — P. 482–500.
Rumsey A. S. Architectures of Memory, Past and Future // The Routledge Companion to Critical Approaches to Contemporary Architecture. — Routledge, 2019. — P. 71–79.
Цилински З. Археология медиа. — Ad Marginem, 2019.
