Саша Сулим

Заключительный материал проекта SETTERS Media, в котором мы знакомим с героями нашего A-list. Журналистка Саша Сулим, которая за прошлый год стала обладательницей титула «королева отечественного тру-крайма» (и, кажется, успела от него устать), рассказывает, чем YouTube отличается от телевидения, как за последнее время изменилась профессия журналиста и что ее лично сейчас мотивирует. 

О том, как решила заняться журналистикой
Я жила в Минске, училась в школе с углубленным изучением французского языка и в какой-то момент пошла заниматься к репетитору по английскому. Ее звали Зоя Александровна, и она стала очень важным человеком в моей жизни — важным для моего самоопределения. Она была очень образованной женщиной, а для меня, например, записывала выпуски «Школы злословия». Мы с ней вместе ее смотрели, и она мне говорила: «Вот смотри, какие вопросы, вот, вот это, вот, понимаешь?» Она меня, по сути, учила думать. На дискеты скидывала какие-то важные тексты, в том числе Бодрийяра, например. К сожалению, она уже умерла. Но я до сих пор ее помню, так что в каком-то смысле она жива. И, в общем, в один момент она мне сказала такую фразу: «Слушай, Саша, а может, тебе журналистом быть?» Эта фраза упала на очень удобренную почву: мне ведь с детства нравился процесс писания, печатания на машинке. Не говоря уже о том, что к прессе тогда было колоссальное доверие. Я человек, который вырос на НТВ, прекрасно помню 2001 год, разгон канала и то, как мы с родителями сильно это переживали. Я потом в «Редакции» сделала фильм про НТВ — отдала долг.
О жизни в Париже и первых работах
На первом курсе я пошла заниматься спортом — на какую-то аэробику, и ее преподавала девушка, которая работала в местной газете. И я, 17-летняя, решилась подойти. Пришла в редакцию. Ну а о чем я могу писать в 17 лет? Ну про культуру, конечно. А на втором курсе я пошла работать в продакшен и стала делать телевизионные репортажи. Тут надо понимать, что я всегда хотела работать именно на телевидении, уж не знаю почему — возможно, из-за любви к НТВ. А еще я хотела уехать во Францию — я туда с 13 лет ездила учить язык и была заражена этой страной. Это была мечта. Я помню, как я в Париже ходила по площади Согласия с багетом и беретом, как полагается. Я приехала в Париж в 2006 году и прожила там пять лет. Я отучилась три года на отделении кино, а потом подала документы в школу журналистики при Институте политических наук и провела там два года. Это была потрясающая история: мы с камерами и штативами носились по городу, записывали репортажи, сами монтировали, сами озвучивали, все делали. Но я понимала, что даже со своим хорошим французским не смогу соперничать с местными ребятами.
Потом, когда я решила ехать в Москву, я шутила, что хочу — это смешно, кстати, сейчас прозвучит, — что я хочу работать в программе «Чрезвычайное происшествие». Почему? Ну потому что мне казалось, что вот это — жизнь, что-то настоящее и реальное.
За год до отъезда из Парижа я приехала в Москву в первый раз. Представляешь, в 2010 году мне было 23 года, и я до этого в Москве не была и в Питере не была. Но мне понравилось. Я подумала, что, наверное, здесь я смогу реализоваться. Уехать было легко, но отходила я очень долго. Париж — одно из лучших мест на нашей планете, это правда. Я приехала в Москву и пошла работать в журнал Hollywood Reporter. И в целом, наверное, это было тогда правильным решением — в том смысле, что я старалась избегать того телевидения и тех новостей. И вот в ожидании «нормального» я занималась кино.
О work-life balance
О work-life balance
Никакой современной идеи про work-life balance, когда я начинала не было. Мне вообще кажется, что в журналистике, если говорить откровенно, его в принципе быть не может. Когда я работала корреспондентом, — это был офигенный опыт, но совсем не мой: это очень непростой ритм работы, когда нужно всегда куда-то срочно бежать. И вот я мечтала дорасти до специального корреспондента и делать тексты как те, что делали Даня Туровский, Илья Азар, Ваня Голунов — все это блестящее поколение. Когда ты занимаешься одной большой темой, тебе никуда не надо бегать: встретился — и пишешь. Я очень хотела в глубину, во-первых; во-вторых — выбирать себе темы.
О мотивации и самых сложных текстах
Мой профессиональный мотор — это, наверное, стресс. На данном этапе я, конечно же, отстраиваю стену между своей психикой и своими же темами.
С другой стороны — я тоже это довольно часто повторяю, — кого я обманываю, я сижу на антидепрессантах. Накопленный эффект, может быть. По поводу самых сложных текстов я так скажу: что первое приходит в голову, то и самое сложное. В Питере в 2017 году был теракт, и мы решили сделать большие портреты людей, в нем пострадавших. Ну и, соответственно, как мы это делали? В VK писали, ходили на странички друзей, каких-то знакомых. Писали, писали. Мне дали номер телефона. И оказалось, что это была мама девушки, чей портрет я делала. Есть темы… Вот когда умер какой-то актер или знаменитость, тебе говорят: «Звони друзьям». Это ужасно, а с матерью разговаривать еще ужаснее. У тебя нет ни одного аргумента в пользу того, чтобы она с тобой сейчас поговорила. Я два раза рыдала на интервью — это один из них. Я очень не люблю, когда люди рассказывают, как они плакали, потому что это как будто какая-то спекуляция, но тут просто характерный пример.
О правилах в профессии (даем советы)
Журналист, мне кажется, — это одна из немногих профессий, в которой ты должен быть и терапевтом, и сыщиком. Она включает в себя множество, так сказать, умений. Ты как будто артист цирка. То есть ты все время балансируешь: у тебя должна быть дистанция с историей, а потом вдруг нет. А потом ты должен снова суметь отойти. Вот совет, кстати! Момент, когда вы берете интервью, если это интервью для текста, дистанции, наверное, быть не должно. Ты должен максимально подключиться. И человек это чувствует.
В журналистике, с одной стороны, можно многому научиться, а с другой — по-настоящему научить, к сожалению, нельзя. Это либо есть, либо нет.
Можно научиться писать тексты, которые отвечают на все нужные вопросы. Формальные. Но, с другой стороны, я вот недавно себе искала редактора в телегам-канал, и это была катастрофа. Вроде все симпатичные, говорят складно, но как только начинается работа с текстом… Раньше ведь отправляли журналистов чему-то учиться дополнительно, вникать в сферы, не говоря уже о том, что были люди с отдельными профилями. Сейчас уже бюджетов на такое нет, мне кажется. Я помню, как мы делали рубрику «Разбор»: ты звонишь человеку, берешь у него интервью, по сути, записываешь, что он сказал, потом показываешь, он исправляет фактические ошибки — и поехали. Это он написал? Нет, он наговорил тебе информацию, а ты ее изложил по понятным формам.
Я никогда не пишу себе план, потому что понимаю, что должно прозвучать. Неважно, о чем я делаю материал или сюжет. Вот даже заметочка, маленькая новость. Ты должен описать так, чтобы человек понял и все самое интересное из этого получил. А люди — они не понимают, с чего начинается, что в середине, чем заканчивается. Десять раз повторяют одну и ту же мысль. Зачем? Чтобы казалось, что больше текста. Зачем больше текста? Единственный совет, который я могу дать, — это больше читать и смотреть кино. Долгий формат, без телефона, без нарезок, не посты, романы. И телефон откладывать на это время по-настоящему.
Об историях, которые интересны
Мне интересны истории, через которые проявляются люди. Я снимала для «Редакции» репортаж про то, как в маленькой станице в Волгоградской области девочка зашла в фонтан и ее убило током. Ужасно. Но как будто бы проходная история. Родители подали в суд на главу города, потому что там по объективным причинам была проблема. Там коротило что-то, вроде как они знали или плохо установили этот фонтан, и суд присудил им 8 млн рублей. Это годовой бюджет этой станицы. А потом еще бабушка с дедушкой с обеих сторон тоже подали в суд еще на 8 млн рублей соответственно. И вот с одной стороны родители этой девочки погибшей, а с другой — вот эта наша жизнь, где 8 млн — годовой бюджет. И жители этой станицы, у которых полная разруха дома, только этот фонтан великолепный стоит без воды, которые говорят, что родители наживаются на своей дочери и она в гробу вертится. И вот это настолько про людей, я даже там не говорю, про родственников, это вообще про людей. Журналист же еще и режиссер. Ты должен быстро оценить обстановку и правильно расставить фигуры.
О деле «Ангарского маньяка»
Шурик Горбачев на какой-то летучке корреспондентской говорит: «Вот у меня есть тема. Я узнал, что делом „ангарского маньяка“ занимался Николай Китаев, легендарный следователь. Может, сделаем что-то про него?» А тогда никакого приличного тру-крайма-то и не было. Это все были желтушные новости с диким описанием жутких деталей. И я, которая чувствует себя говном на фоне этих прекрасных мужчин, говорю: «Можно мне?» Мне покупают билет в Иркутск и говорят: «Саш, ну раз ты там будешь, вот съезди еще, пожалуйста, в Усть-Кут. Усть-Кут — это город на севере Иркутской области. Туда лететь нужно, ну, типа, час-два в кукурузнике». И вот там я по-настоящему охренела. Это такой город вахтовиков и алкоголиков, там местную мэршу хотели сместить и объявили, что у нее шизофрения — такая вот уездная история. В Иркутске я поговорила со всеми, с кем смогла. Если кратко, это был ад. Я вернулась в Москву и за сутки написала текст. Я же еще не спецкор — у меня были другие обязанности.
Но спустя полгода я увидела, что какая-то корреспондентка Малахова поехала к «ангарскому маньяку» в камеру и взяла у него интервью. И это вышло в рамках его программы. Я думаю: «А что, если им дали, то почему нам не дадут?» И я без особых надежд отправила запрос. Они мне перезвонили сами и сказали: «Да, только с одним условием — если вы поговорите еще и со следователем». А я, на самом деле, со следователем еще больше хотела говорить, чем с ним. Вот, ну и потом, когда эти два интервью вышли, они вышли в один день, была бомба. Про такое говорят, что проснулся знаменитым.
О книге «Безлюдное место. Как ловят маньяков в России»
У меня, как у многих, думаю, была мечта написать книгу. При этом эта мечта сопровождалась, как положено, противоречивыми чувствами: надо быть очень талантливой, очень умной, точно знать, что ты хочешь сказать, и так далее. Но тут была судьба. Значит, я на «Кинотавре», и мне приходит сообщение от незнакомого аккаунта: «Саша, здравствуйте, я редактор в „Альпине“. А не хотели бы вы нам написать книжку?» Я стала советоваться, в том числе с Шуриком Горбачевым, и он говорит: «Пиши о деле „ангарского маньяка“». И книга задумывалась не как книга о маньяке, а как книга о деле, о людях, которые его ловили, о женщинах, которых он убил. Для меня вообще в этом деле самое важное — это то, как он появился. Потому что «ангарский маньяк» — это не просто Михаил Попков, это совокупность явлений. Это и город Ангарск, это и 1990-е со всеми своими особенностями, это и состояние системы МВД в 1990-е, когда не было денег. Это идеальная метафора. И это и коррумпированность внутри систем. И просто обычная человеческая лень, необязательность. Я не хочу говорить, что во всем виновато общество — это как будто снимает с него ответственность. Но нельзя забывать, что происходит вокруг.
О разнице между блогером и журналистом
Мне кажется, что молодые люди сейчас редко понимают разницу между блогером и журналистом, а она принципиальная.
Журналистика — это не про себя, а про другого человека. Когда ты что-то другое видишь и хочешь понять, как это устроено. Это касается всех моих героев —                    как плохих, так и хороших. Ты хочешь понять, как это устроено.
Чем этот человек отличается от тебя. А блогер — это про себя. Часто еще люди, даже те, которые внимательно тебя смотрят, думают: «Какая у нее приятная работа, сидит говорит на камеру, по премьерам шляется». А я на эту премьеру раз в месяц могу вырваться. Потому что с точки зрения стандартов производства мой YouTube и старое телевидение — это одно и то же. Я ищу людей, с которыми мы рассказываем историю. YouTube просто менее формальная история. Там больше жизни, все как будто ближе к человеку. И сам человек там больше раскрывается как личность. Мало есть ютьюберов, которые играют какую-то роль. Мы все, в принципе, плюс-минус понимаем характер Юрия Дудя*, Катерины Гордеевой* (журналисты признаны Минюстом иностранными агентами). YouTube свободнее, и точка входа туда гораздо проще — по сути, любой человек может что-то сделать там.
Проблема в том, будет ли это кто-то смотреть. Потому что, к сожалению, когда ты открываешь свой YouTube-канал, ты автоматически становишься не просто журналистом, или сценаристом, или производителем контента, но ты, по сути, владелец бизнеса. У тебя есть люди, которым ты должен платить, чтобы эта вся машина ехала и работала. Поэтому это в известном смысле суживает горизонт экспериментов. Но это не значит, что я не хочу их. Мне базово, как я уже говорила, интересны люди, которые переживали какой-то экстремальный опыт, рассказ о котором может кому-то помочь или может дестигматизировать какую-то тему. Если это происходит, то, значит, все не зря.
* Признан(а) иноагентом.