Вера Богданова

26 июня 2024 года

Продолжаем публиковать большие разговоры с героями нашего A-list. На очереди — писательница Вера Богданова, которую многие знают по роману «Павел Чжан и прочие речные твари», — о новом поколении в русскоязычной прозе, как писать о травме и почему нельзя говорить, что «наша» литература отстает от мировой.

Что для тебя значит быть писательницей?

Для меня быть писательницей — это в первую очередь рассказывать интересные истории. Писатель — это рассказчик. Мне важно заинтересовать читателя, сделать так, чтобы ему было здорово и интересно, создать этакое кино в голове читателя. Второе — это выражать свою точку зрения, доносить через художественное произведение свое мнение, то, что я думаю о жизни.

Тут иногда говорят: «Ой, вы такая молодая. Что вы можете знать?» Я отвечаю, что у каждого своя правда, у каждого поколения своя правда, и каждый писатель выражает правду своего поколения, своего круга общения. Так из многих голосов многих писателей мы вместе составляем картину реальности.

Есть еще третье. Третье еще. Миссия писателя — донести эмоции, ощущения. Как говорит Шамиль Идиатуллин, я сейчас процитирую: «Социологи у нас говорят по циферкам. Например, по цифрам мы находимся 80% в заднице, да. Журналисты говорят по фактам. Мол, сегодня, значит, произошла задница в таком-то районе. А писатель дает эмоциональную окраску этого всего. Он говорит: “А-а-а, какая задница была — вот такая, и такие вот у нас были эмоции по поводу вот этого”». Передача атмосферы, передача эмоций, передача общественных настроений.

Читательская аудитория узнала тебя благодаря книге «Павел Чжан и прочие речные твари», которая дошла до короткого списка премии «Национальный бестселлер». И я знаю, что до этого ты много писала, у тебя уже выходили книги. Расскажешь об этом? Что было до?

Я писала сколько себя помню. Когда я начала складывать буквы в слова, а слова — в предложения, я стала это делать. Я научилась читать в три года, и, наверное, первый мой контакт с миром — это были даже не друзья, а книги. Кажется, для меня всегда так было — писать как дышать.

В младших классах это были маленькие зарисовки про природу, про погоду. Мне очень нравился «Юный натуралист», у бабушек была большая подписка на даче. Я начинала писать под Бианки, под Паустовского. Потом пробовала писать рассказы, подражая тем, кого я читала. Например, я любила Стивена Кинга, полюбила фантастику — и пробовала себя в ней. Это был поиск: что я хочу сказать, как я могу писать, а еще упражнения — можно писать вот так, можно эдак. Это было совсем не про высказывание. Конечно, все мои фантастические книги были в той или иной степени социальные, но это все было завернуто в фантастику. Кстати, фантастическое сообщество не очень это любило: мол, расскажите уже нам крутую историю, что вы нам тут эту драму нагоняете, да глубину персонажей. Сейчас фантастика изменилась и фантасты изменили свое отношение, но тогда мне за это попадало. А годам к 30 я доросла уже до высказывания.

Я поняла, что хочу писать, и написала. Такую книгу, которую я купила бы сама. Наверное, поэтому я не рассказываю про свои псевдонимы и издания, хотя их было много. Это этап уже давно забытого прошлого, это уже не я. Поэтому моей полноценной дебютной книгой я считаю роман «Павел Чжан и прочие речные твари».

А зачем писатели пишут под псевдонимами? Почему это было важно для тебя?

Кому-то, возможно, не нравится просто его имя, как оно будет звучать на обложке, не хочется быть Александром Ивановым — хочется быть Иваном Александровым, это его право. Но в моем понимании работа под псевдонимом — это процесс приготовления писателя.

Например, нужно научиться ориентироваться на читателя. Ты берешь и пробуешь написать боевую фантастику с очень жестокими сценами, рассчитанную исключительно на тех, кто любит очень суровые книги, тут целевая аудитория большей частью мужская. А например, меня зовут, я не знаю, Фаина Ромашкина. И тогда я прихожу как Фаина Ромашкина с книжкой, где все умирают, такой Джордж Мартин на минималках, и смотрю, будет ли это брать «мой» читатель, тот читатель, который мне нужен. Но это больше жанровая история, для нее это характерно.

Я пришла к моему имени на обложке, когда поняла, что мою книгу взяли в «Редакцию Елены Шубиной». Стало ясно, что будет просто несерьезно прятаться за чужими именами, когда ты стоишь на одной полке с Евгением Водолазкиным и Евгенией Некрасовой, с очень крутыми писателями. Это как-то не очень.

К тому же в конце 2017 года, как раз перед тем, как я начала писать «Павла Чжана», у меня нашли онкологию и сделали операцию. В тот момент я поняла, что, вообще-то, у нас очень мало времени. Это осознание, как мне кажется, к каждому приходит в свое время. Я очень четко почувствовала, что времени правда, реально очень мало, и ты никогда не знаешь, когда твоя жизнь закончится, и что вот этот небольшой отрезок времени надо потратить исключительно на то, без чего ты не видишь мир. Вот как Константин Мильчин любит говорить: прочитал книгу и чувствуешь, будто земля содрогнулась. Надо именно так писать, найти такую идею, такую историю рассказать. В таком ракурсе необходимость в псевдонимах отпадает.

В первую очередь всегда решает текст. То есть 95–98% успеха — это очень крутая история, которая попадает в нужную аудиторию.

Мы живем в эпоху, когда фигура писателя сильно меняется. Некоторые считают, что в наше время писателю мало быть просто писателем, а нужно быть еще и маркетологом, блогером, чтобы его услышали. Что ты думаешь об этом?

Я уже довольно давно говорю, что в первую очередь всегда решает текст. Мы знаем много примеров, когда книга выстреливала, а автор не мог поначалу даже в интервью говорить нормально, только потом наверстывал. То есть 95–98% успеха — это очень крутая история, которая попадает в нужную аудиторию. А остальное — это уже дополнительные флажки, которые желательны, но необязательны. Читатель может купиться на какую-то яркую картинку, на харизматичного спикера, на прикольный блог. И они могут раскупить, например, первую книгу, но, если она плохая, вторую книгу они уже не купят и будут говорить: «Да, очень крутой, очень крутой спикер, классный человек, классный блогер, но книги у него не очень».

Если писатель еще умеет вести блог и делает это классно, если хорошо говорит — здорово, это бонусы, которые могут помочь. Но это опять же зависит от того, любит это автор или нет, хочет ли на это тратить время. Я, например, люблю ездить, выступать, общаться с читателями, а блог вести не умею. Каждому свое.

Какие события в твоей жизни сделали тебя той, кто ты есть?

Нас делает собой вся наша жизнь — начиная от детства, от места, где мы росли, от наших родителей и заканчивая нашими выборами и взятием ответственности за них, и все, через что мы прошли, это какой-то момент взросления. Мне кажется сложным вычленить что-то отдельное — все повлияло.

Наверное, имеет смысл отдельно говорить о книгах. На «Сезон» очень повлияло мое детство, то, что я видела эпизоды домашнего насилия и у себя в семье, и у моих друзей в семьях. Мы жили в Москве, вообще-то, в центре росли, но были, в общем, невольными участниками всего этого. С другой стороны, теракты, которые происходили в то время, тревожная обстановка, какой-то хаос, постоянная экономическая нестабильность, в которой барахтались наши родители и старшие родственники. Вот это ощущение абсолютной незащищенности я очень сильно запомнила.

Когда происходила какая-то ситуация острая в семье — например, отец, который злоупотреблял алкоголем, распускал руки, — никто не пытался как будто с этим справиться. Единственный метод справляться с таким, который был в ходу, — это сидеть и молчать, ждать, пока пронесет. Но ни к чему хорошему это не приводит, как мы понимаем. Вот это «молчать и терпеть», этот подход из детства — я его ненавижу. Один из главных моих посылов, моя задача — рассказать, что не нужно молчать, не нужно терпеть, у меня теперь аллергия на такие вещи. Вот это конкретно вписано в «Сезон отравленных плодов» — повсеместное ощущение беспомощности и бесправия.

В случае с «Павлом Чжаном» повлияла еще история о Лазурненской школе-интернате. Когда открылось, многие знали, что воспитанников насилуют, и никто ничего с этим не делал, ничего не предпринимал, пока в дело не вмешались журналисты. Эта ситуация, когда взрослые считают сирот людьми второго сорта, эта позиция «моя хата с краю» меня так возмутила, что я решила об этом написать.

Как ты считаешь, насилие порождает насилие?

Да. Оно проникает всюду. Начинается с насилия, например, в семье. И дальше эта установка на насилие ширится, распространяется на общество в целом, на все уровни нашей жизни. Моя позиция такая — с ним надо бороться везде, начиная с того, что происходит в семьях.

Когда говорят о младшем поколении современных русскоязычных писателей, часто употребляют словосочетание «литература травмы». Многие относятся к таким книгам критически: мол, зачем это все мусолить, неужели в жизни нет хороших историй? Есть ли у тебя ответ на эту претензию?

По-моему, все наши беды как раз растут из того, что мы закрываем глаза на что-то очевидное и плохое и предпочитаем смотреть только на красивое и хорошее. У нас любят повторять расхожую фразу: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Нет, то, что нас не убивает, делает нас инвалидами, допустим. Чтобы что-то исправить, поменять, нужно начать с вопросов и с освещения этой проблемы, с разговоров об этой проблеме, с литературы об этой проблеме — да и невозможно все время писать о светлом и о ромашках. Должно быть разное. Чем больше вариаций литературы, тем лучше, чем больше тем, тем лучше.

К тому же, если мы сейчас заглянем в историю литературы, у нас там тоже травм о-го-го. Сейчас просто появилось это в самом дискурсе, но у наших классиков тоже, извините, полно и психологизма, и травм у героев. В общем, на этом строятся все конфликты произведений, потому что никому не интересно, по сути, читать книгу о том, как ничего не происходит, как все хорошо начинается и хорошо заканчивается. Сюжет должен быть построен в соответствии с правилами драматургии: должно быть развитие, должна быть кульминация, должно быть развитие героев.

По-моему, все наши беды как раз растут из того, что мы закрываем глаза на что-то очевидное и плохое и предпочитаем смотреть только на красивое и хорошее.

Помимо того что ты писательница, ты еще активная читательница, ты пишешь довольно много об иностранной литературе, составляешь обзоры. Нужно ли писателю быть хорошим читателем?

Конечно. В моем случае это работает исключительно так. Если я хочу что-то написать хорошо, я должна почитать хорошо. Это как с приемом пищи. Если ты хочешь себя хорошо чувствовать, ты должен хорошо питаться. Это абсолютно неразрывная связь. Если ты хочешь, чтобы у тебя был богатый язык и чтобы ты умел хорошо писать, хорошо составлять сюжет, ты должен и читать соответствующую литературу. Невозможно прочесть что-то плохо написанное, а потом написать шедевр, если ты только такое читаешь. Это же насмотренность, начитанность. Важно понимать, какие есть приемы, чем пользуются другие писатели, как они работают, расширять кругозор. Я считаю, что никогда не поздно учиться, никогда не стоит останавливаться в этом обучении. Литература, как и язык, всегда развивается. Она всегда находится в движении — это пластичная структура. И мы, в общем, должны это развитие отслеживать.

А можешь рассказать о том, что ты бы хотела стащить или стащила у какого-нибудь писателя?

Ну, наверное, в плане работы с текстом бывало. Например, какой-то прием поэтический, да, какое-то выстраивание текста. Мне очень нравится, как Ксения Букша делает переходы в своих текстах — например, в «Открывается внутрь» она круто переходит с прозы в верлибр. Или как Саша Николаенко пишет ритмизованной прозой. Вот это мощь. Не то что я там что-то присвоила, нет, я просто смотрю, восхищаюсь и учусь. И, я думаю, мне еще учиться и учиться.

Есть расхожее мнение, что современная русскоязычная литература отстает от мировой. Что думаешь об этом?

Ну, «отстает» — нехорошее слово, нехорошая коннотация. Я бы сказала, к нам тренды и отдельные тенденции приходят чуть позже. Глобализацию никто не отменял, и, даже если вдруг какие-то книги не будут переводиться, они все равно придут и никуда от них не денешься. Это не только наша история. Это мое личное мнение, многие книжные рынки ориентируются на англоязычный рынок. Он самый большой, это большие премии, это большие экранизации. В таком ракурсе смотреть на него — неизбежно.

Второй демографический переход происходит постепенно везде. Женщины-авторы становятся слышнее и ярче везде, во всех странах, упрощается доступ к образованию, женщины читают, в процентном соотношении сейчас больше женщин читателей. Это неизбежно, и мы находимся в общем русле, вместе со всем миром.

Круто, что русскоязычная литература стала так популярна, не по остаточному принципу. Пришла ценность наших голосов — голосов людей, которые выросли в том же обществе, что и читатели. Писателей, которые знают те же реалии.

А считаешь ли ты сама себя частью этого нового поколения?

Считаю ли я себя частью? Да. Я из этого поколения, из песни слов не выкинешь.

Что я об этом думаю? Это круто. Круто, что русскоязычная литература стала так популярна, не по остаточному принципу. Сейчас читатели ждут не только свежайшие переводные новинки условных западных звезд, но и новинки современных русскоязычных писателей, которые стали настолько же яркими и ожидаемыми. Пришла ценность наших голосов — голосов людей, которые выросли в том же обществе, что и читатели. Писателей, которые знают те же реалии. Очень интересно за этим наблюдать. Это же не только какой-то один голос писательницы из Москвы или из другого большого города, а много-много разных историй из мест, где были совершенно разные 1990-е и нулевые, с очень разным восприятием событий, которые происходили в стране. И мне интересно смотреть, что у нас есть общего, а чем мы отличаемся.

Кого бы ты могла посоветовать читателям из представителей этого поколения? На кого обратить внимание?

Ну начнем. Это Евгения Некрасова, она мастер рассказа и внутренней драматургии. Это Оксана Васякина, наш передовик автофикшена. Если говорить о мужских голосах, это Илья Мамаев-Найлз и его книга «Год порно». Если говорить о жанре, допустим, Рагим Джафаров и Ислам Ханипаев. У Рагима мне очень нравятся «Его последние дни», он все-таки больше про психологию. А у Ислама мне нравятся «Холодные глаза» — это такой триллер в антураже Дагестана. Он делает Дагестан и дагестанскую литературу более видимой — может быть, скоро будет больше писателей на слуху. Мне очень понравилась книга Светланы Павловой «Голод». То, что она говорит о булимии совершенно открыто и описывает свой опыт, — это очень ценно, такого у нас еще не было. Мне нравится, когда люди говорят о чем-то первыми, когда это их волнует. То, что они это сами пережили, это чувствуется по тексту.

Для тебя письмо — это системная работа? Или больше про романтическое вдохновение, порыв?

Есть вдохновение, и есть системная работа, но они связаны друг с другом. У каждого по-разному работает, у меня работает так. Если я сажусь каждый день много-много лет подряд в девять утра работать, то у меня в этот момент автоматически всегда будет включаться вдохновение. И если я захочу себя усадить вдруг поработать вечером — у меня ничего не напишется, вдохновения не будет. Момент озарения, конечно, есть, и когда я заканчиваю роман, когда я уже глубоко в истории, в персонажах — я могу работать круглосуточно, я просто пребываю в иной реальности, такое ощущение транса.

Но базово мне нужно сесть и писать. Так, чтобы никто не ходил у меня над душой и не дергал меня, не звонил. Должно быть одиночество и пространство для работы — это очень важно. Ну и, соответственно, чтобы было удобно сидеть, не болела спина, не мерзли ноги — в общем, все эти проблемы среднего возраста у меня начинаются. Пояс из собачьей шерсти, в общем, тоже должен присутствовать.

Скажи, ты зарабатываешь своим писательством или ты где-то еще работаешь?

Наверное, только недавно я стала более-менее себя обеспечивать с помощью литературы. Для меня это очень ценно. Но подработка у меня все равно есть. Тут надо помнить, что за большими деньгами — это не в писательство. Те, кто думает, что писатели зарабатывают миллионы, — они очень ошибаются.

Я долго работала в логистике во многих зарубежных компаниях. Я работала переводчиком в крупных бюро переводов, это был перевод для больших корпораций. Моя работа так или иначе была связана с языком. И только потом постепенно перешла на писательскую работу.

Сейчас это роялти, это продажа прав на аудиокниги, это какие-то выступления. Много-много разных вещей, которые ты делаешь как писатель, как публичная фигура.

Сейчас у тебя за плечами две большие книги с уже совсем немаленькими тиражами. Мне кажется, что они действительно прозвучали, прогремели. Считаешь ли ты, что тебя услышали?

Да, но останавливаться не собираюсь. У меня есть в проекте один очень большой, очень важный для меня роман, который я обязательно напишу. Я давно планировала его сделать, я чувствую, что он должен быть. Надеюсь скоро к нему уже приступить.

А из ближайшего: совсем скоро выйдет «Семь способов засолки душ» — в конце мая как книжный сериал в сервисе Bookmate, а потом осенью на бумаге в «Редакции Елены Шубиной». Это мистический детективный триллер, место действия — Алтай, время действия — плюс-минус наша современность. Я надеюсь, что он очень понравится читателям.

Это удивительная история — она мне приснилась. А ведь мне очень давно не снились сюжеты, только в самом начале, когда я только начинала писать. И тут вдруг осенью 2022 года неожиданно это произошло вновь. Получилась прям крутая штука, она очень меня зацепила. Я написала синопсис и побежала к Полине Бояркиной, которая на тот момент работала в Bookmate с горящими глазами. Полина — женщина стойкая, она не испугалась этого безумного взгляда и совершенно спокойно сказала мне: «Это очень крутая идея, надо писать». И с этого как раз началась книга.