В сентябре сообщество Noôdome вместе с проектом «Московское долголетие» впервые провело серию открытых мероприятий, посвященных настоящему и будущему серебряного возраста. Амбассадоры сообщества выступили с лекциями, где тема долголетия рассматривалась с самых разных позиций — нейропсихологии, семейных отношений и с точки зрения более глобальных экономических изменений. Так, экономист Александр Аузан выступил с лекцией «Контуры будущего». На ней он рассказал, какие перспективы ждут экономику с ростом продолжительности жизни, какие догосрочные тренды принесет развитие цифровых экосистем и ИИ, и каковы главные признаки новой эпохи.
«Завтра будет хуже, чем послезавтра» — эта фраза пришла мне в голову пару лет назад, когда история нашей страны круто развернулась. С тех пор я участвую в стратегических сессиях о том, чего нам ожидать в 2040–2050 годах, и хочу об этом рассказать.
Кажется, что сейчас вокруг нас сплошная турбулентность и предсказать ничего нельзя. Другими словами, мы живем в условиях структурной неопределенности. Лучше всего ее объяснили не математики, а Салтыков-Щедрин: «Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник. Будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду». Звучит жестко, но близко к правде.
Непонятные нам процессы происходят не только в нашей стране, но и по всему миру. В этих условиях возможны два варианта реагирования на неопределенность: можно попытаться ее переждать, а можно ее структурировать и достигать своих целей. Конечно, больше всего на неопределенность воздействуют крупные организации, но наше поведение — тоже важный фактор ее преодоления.
Некоторые люди выступают против построения длинных стратегий и говорят, что предугадать будущее все равно невозможно — это правда. Но любая стратегия состоит из двух компонентов: предсказаний и наших желаний. В последнем можно найти опору.
{{slider-gallery}}
Все понимают, что нужно нащупывать тренды, то есть направления изменений, и некоторые продолжающиеся процессы. Но их надо отличать от волн — колебательной динамики. Например, вытеснение человека из производства было предсказано в 20-е годы XIX века. Но человека не просто выбрасывает из производства — его притягивает в других, новых качествах куда-то еще.
Или возьмем уже банальную фразу: глобализация ушла. Да, но она вернется. Посмотрите на графики движения товаров, услуг, капиталов не за десять лет, а за 200 — с 1857 года, когда случился первый мировой циклический экономический кризис. Тогда вы увидите, что глобализация — это волнообразный процесс. Поэтому важно различать волны и не принять отлив за конечное состояние.
Не менее важно различать длину трендов. Если мы хотим посмотреть на десять лет вперед, то надо брать тот процесс, который за десять лет достигает каких-то результатов. Например, институты (правила и механизм поддержания правил) меняются в десятилетнем горизонте, технологии — в горизонте от десяти до 20 лет, а демография и культура в смысле ценностей и поведенческих установок — в горизонте от 25 лет.
{{slider-gallery}}
Один из постоянно возникающих инфоповодов последних лет — Павел Дуров и Telegram. И это неслучайно. В 2020 году мы вступили в другую историческую эпоху. Был ковид, и мы просто не заметили, что произошел колоссальный технологический скачок. Хотя цифровые технологии возникли раньше 2020 года, масштабный институциональный сдвиг произошел именно в 2020 году.
Вообще, люди не любят инновации. Бизнесмены — потому что с приходом инноваций теряется то, что было вложено в прежний основной капитал и технологии. Правительство — потому что возникает непредсказуемость. Наконец, мы — потому что консервативные. Эпидемия в этом плане стала суровым учителем: хочешь есть — научись делать электронный заказ; нужно выйти из дома — оформи электронный пропуск. Поэтому миллионы людей преодолели свою косность в том тяжелом 2020 году. И после этого оказалось, что экономический мир поменялся, возникли совершенно новые институты — цифровые платформы с агрегаторами и рейтингами, где поддержание правил берет на себя искусственный интеллект. И самым важным изменением стало то, что люди начали больше доверять частным платформам, а не прежним государственным институтам сопровождения бизнес-трансакций.
За этим последовал очень сложный конфликтный процесс: правительствам не может нравиться, что растут частные цифровые платформы, особенно экосистемы. И совсем им не нравится, что этот процесс добирается до эмиссии денег и криптовалюты. Никакой центральный банк не может смириться с мыслью, что кто-то другой будет выпускать деньги. Получается, что правительство пытается остановить эту новую тенденцию, справедливо обвиняя эти частные платформы в том, что они взяли большую рыночную власть и стали конкурентными монополиями.
Это происходило в разных частях света. Павлу Дурову не дали запустить криптовалютный проект ни в России, ни в США. В это же время Джек Ма, создатель Alibaba Group, подпал под санкции китайского правительства. Ему запретили эмиссию на $50 млрд и обязали клясться в верности партии, что он и делает с тех пор.
Цифровые платформы попытались найти свой ответ. Они сказали: «Мы сейчас сделаем метавселенную. Мы над головами правительств построим новый виртуальный мир, где будут миллиарды цифровых граждан, а вместо Конституции будут пользовательские соглашения». Но пока этого не случилось.
Российская власть стала пионером в разработке государственных цифровых платформ. Михаил Мишустин создал, по оценке Financial Times, самый эффективный способ цифрового администрирования в налоговой сфере. В отличие от зарубежных чиновников, которые пытались отследить движение денег, он решил обратить внимание на движение товаров и услуг. У этого есть обратная сторона: когда власть знает, что мы покупаем и кому переводим деньги, возникает угроза манипулирования и управления поведением граждан.
Мы оказываемся между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, растущие частные цифровые экосистемы, которые постоянно учатся новому и способствуют техническому прогрессу, несут угрозу монополизации технологий. А с другой — государство, которое берется нас от этого защитить, преследует свои цели и может управлять поведением исполнителя, превращая всю нашу жизнь в единую платформу.
Главный элемент, который присутствует во всех технологических перспективах, — это искусственный интеллект. Его самая большая опасность в том, что он может способствовать структурному перевороту в занятости. Как сказал экономист Клаус Шваб, сейчас происходит четвертая промышленная революция, и есть вероятность вытеснения квалифицированного среднего класса. Финансовые аналитики, юристы, даже психоаналитики — все, кто в своей работе применяет алгоритмы, могут быть вытеснены. И это проблема не только экономическая, но и политическая, потому что во многих странах средний класс — главный избиратель. Если эти люди начнут массово терять рабочие места, то они вряд ли согласятся терпеть те парламенты, партии и правительства, которые ничего для предотвращения этого не сделали.
В развитых странах поиск лекарств и противоядий против этого сценария начался давно, и возникла идея гарантированного дохода. Согласно ей, даже если будет происходить вытеснение, каждый будет получать гарантированные выплаты, потому что экономика не рушится, а технологически развивается. Но я думаю, что это, как и волонтерство, не вариант для большинства государств. Даже сейчас экономики, находящиеся на низких уровнях производительности валового продукта на душу населения, не могут обеспечить приличные пенсионные доходы.
Что в таком случае делать? Для начала правильно оценить перспективу. Исследования 2024 года показали, что вытеснение идет примерно в таких же масштабах, как и притягивание. Главным образом меняется не структура рабочих мест, а требования к компетенциям. Например, с одной стороны, нейросети вытесняют копирайтеров и редакторов, а с другой — нет: просто там, где раньше было четыре редактора, теперь требуется три, которые работают в партнерстве с нейросетями. А еще возникает новая профессия промт-инженера — мастера по общению с большими языковыми моделями, нейросетями, искусственным интеллектом.
{{slider-gallery}}
И все же первый период развития ИИ подходит к концу. Генеративные модели скоро сменятся продвинутой — более сложной системой, чем сам человек. Когда это произойдет, наш прогноз потеряет свою силу. По этой причине возникла идея притормозить развитие ИИ и остановиться в этой точке. Однако любопытство ученого, помноженное на коммерческие интересы компании, пробьет любые запреты — юридические или этические. Поэтому мы в любом случае попадем в ситуацию сосуществования с «сильным» ИИ.
Полагаю, что мы можем строить предсказания, опираясь в том числе на научную фантастику. Думаю, если бы Жюль Верн не придумал свой «Наутилус», то инженеры вряд ли начали бы искать способы, как использовать воздух в качестве подъемной силы.
Так что бунт машин обязательно будет. Вопрос, справимся ли мы с ним.
Креативная индустрия — сфера, которая меньше всего подвержена вытеснению искусственным интеллектом.
Последние 15 лет показали, что креативные индустрии растут во время кризисов, потому что люди, потерявшие работу, начинают превращать свое хобби в продукт, а цифровые платформы позволяют им выйти с этим продуктом на мировой рынок.
Есть сомнения, что креативные индустрии помогут предотвратить вытеснение среднего класса с рынка. Но те, кто так считает, обычно сами разрабатывают ИИ, а родители всегда переоценивают свое детище.
Гораздо острее эта проблема касается сферы образования. Если мы срочно не реформируем систему, то года через три она будет съедена полностью. Нейросеть-студент будет сдавать экзамен нейросети-профессору, и непонятно, почему диплом будут выдавать после экзамена, а не до, потому что его результаты предсказуемы и не имеют никакого отношения к наращиванию человеческого капитала страны.
{{slider-gallery}}
Главный вопрос не в том, как остановить ИИ, потому что это уже невозможно, а в том, что мы можем ему противопоставить, чтобы мы были партнерами. Ответ на него родился у меня во время одной из экономических дискуссий в МГУ в 2018 году. На ней присутствовал биолог В.А. Дубынин, который, послушав наши споры о том, как ИИ поглотит рынок труда, сказал: «Лисы намного умнее зайцев, но за миллионы лет они не смогли съесть их всех, потому что лиса не может рассчитать траекторию, по которой побежит ее добыча. Заяц и сам этого не знает».
Тогда я понял, что естественный интеллект человека отличается от искусственного тем, что обладает какой-то внутренней чуйкой, может формулировать гипотезы. Поэтому, мне кажется, в учебных заведениях в первую очередь нужно развивать догадливость. Раньше мы учили студентов преимущественно экономике и математике. Но нужно вводить в программу больше гуманитарных предметов, потому что интуиция растет именно из общего кругозора.
Рост продолжительности жизни привел к тому, что возникает устойчивая модель четырехпоколенной семьи. Предыдущий скачок такого рода был еще во времена Античности, когда 50-летние перестали поголовно умирать и образовалась трехпоколенная семья с дедушками и бабушками. Тогда возник вопрос, что делать со всеми этими слабыми людьми, неспособными работать на полях или воевать за интересы города-государства.
Сейчас примерно та же ситуация.
В ближайшие 20–30 лет, если не будет придумано что-то радикальное, погибнет вся пенсионная и страховая система, потому что неработающих будет гораздо больше, чем работающих.
Либо весь мир будет непрерывно находиться под террором пенсионных реформ и подъема пенсионного возраста, что вряд ли понравится избирателям, либо произойдет аннигиляция страховых и пенсионных систем.
Для решения этой проблемы искали разные варианты, включая накопительную пенсионную систему. Но, с моей точки зрения, есть только один выход из этого мощного демографического тренда: нужно превратить пассив в актив. Нужно то, что мы воспринимаем как предмет финансирования, сделать источником новых доходов. Еще Платон в своей работе о государстве говорил, что государством должны управлять мудрецы, то есть опытные люди, желательно философы. А они, как правило, пожилые. И конкуренцию XXI века выиграет нация, которая найдет не маргинальное, а иное применение людям в возрасте 80–90 лет.
Биологи считают нормальной и заложенной в человека продолжительность жизни 120 лет. Наши поколения до этого еще не доберутся, но к концу века это совершенно не исключено. И если мы сумеем обеспечить активное долголетие, то надо придумать, чем будут заниматься эти возрастные группы, особенно женщины, потому что их средняя продолжительность жизни на 11 лет больше.
Если в этом мире осталось что-нибудь неразрушенное и признаваемое всеми правительствами, то это ESG — курс на устойчивое развитие в разных его выражениях, борьба с углеродным следом и так далее.
ESG устоял в этом разодранном мире только потому, что имеет все признаки мифа. Согласно этой идеологии, когда-то наша земля была прекрасна, а потом появился человек. Своей деятельностью он нанес непоправимый ущерб великолепию природы и теперь должен быть наказан за то, что совершил, и платить налоги за выбросы углерода. Но эта картина не соответствует научным фактам. Если говорить об углеродных выбросах, то антропогенными являются только 8% — остальные связаны с гниением болот и животным миром.
Однако за мифом ESG стоит вполне реальная проблема. Ее рациональное решение состоит в том, чтобы страны договорились об ограничениях, а это вопрос борьбы разных интересов. И помимо этой борьбы, в новых условиях по мере ухудшения климатических условий будут нарастать две вещи: склонность к инновациям, потому что надо искать выход из сложной ситуации, и коллективизм как страховка от неприятностей. Пока в нашей стране продолжают сосуществовать два противоположных тренда, потому что в России есть два культурных ядра: в мегаполисах, Сибири, на Дальнем Востоке развит индивидуализм, на остальной территории — коллективизм.
Мы существуем в новой эпохе. К этому выводу мы пришли вместе с российским писателем Евгением Водолазкиным, автором книги «Лавр». С 1920 года начался не просто новый исторический период: на место «дневной» эпохи, как сказал бы Николай Бердяев, пришла «ночная». Торжество индивидуализма личности сменилось ситуацией, которая чем-то напоминает время, предшествовавшее Возрождению.
Я вижу три признака новой эпохи. Во-первых, пришел новый коллективизм. Те, кто когда-либо бывал в офисе «Яндекса» или Т-Банка, чувствовали, будто попали в коммуну: люди там живут, спят, занимаются спортом, работают. Еще 20 лет назад такого не было нигде. Сейчас это наша реальность, в которой обсуждается не баланс жизни и работы, а интеграция работы в жизнь.
Во-вторых, мы живем в условиях конкуренции цивилизаций. Войны, которых, к сожалению, я думаю, будет больше, идут по границам больших групп населения, которые исходно отличаются религиозными признаками. Американский политолог Самюэль Хантингтон в книге «Столкновение цивилизаций» написал, что границы восточной христианской и западной христианской цивилизаций проходят по Украине. Еще в 1996 году он предсказал трагические события наших дней.
Наконец, качество как доминанта. До этого мы жили в мире количества, мире роста, мире постоянного увеличения объема. Но общество постепенно трансформируется, и теперь креативные индустрии — вопрос не количества, а качества. Именно поэтому в ближайшие два десятилетия могут исчезнуть понятия прогресса и экономического роста.
{{slider-gallery}}
Однажды на юбилее экономического факультета СПбГУ я спросил у одного известного японского экономиста: «Почему Япония, которая когда-то конкурировала с США и могла стать первой страной мира, остановилась в развитии?» Тогда он мне ответил: «Рост — это попытка преодолеть расстояние между той точкой, в которой вы находитесь, и той, в которой хотите находиться. А мы уже в ней, мы достигли высокого качества жизни. Куда нам бежать?»
Это спорная картина и в то же время хороший пример остановки бега за количеством. Ведь трудно кричать: «Только вперед», когда впереди тебя могут поджидать климатические катастрофы и войны. Может быть, иногда надо двигаться и в другие стороны.
.webp)
.webp)
.webp)
.jpg)
Полина Садовникова и Мария Бессмертная воспользовались этим поводом, чтобы пересмотреть свои любимые вампирские саги в строго рабочее время. Пройдите его и узнайте, какой вы вампир.
